Top.Mail.Ru
КУПИТЬ билеты
«Меня надули, как розовый шар…»
Пресса «Ромео и Джульетта» Вильяма Шекспира
Автор: Дмитревская М.//http://ptj.spb.ru/blog/menya-naduli-kak-rozovyj-shar/   

Блог — не журнал, где нужен аргументированный анализ на несколько страниц, и не газета, где — кратко, сжато, лаконично, с концепцией и оценкой.

Блог — это приглашение к разговору. Что я и делаю, посмотрев в театре «На Литейном» спектакль Галины Ждановой «Ромео и Джульетта».

 

В «Иванове» Такого театра Галина Жданова очень хорошо играет Сашу Лебедеву. Она с горящими энтузиазмом глазами, шумно и энергично любит Иванова, но главное — бесконечно требует от него, чтобы он немедленно начинал какую-то новую бурную жизнь и деятельность. Она ни на минуту не оставляет его в покое, и как известно, Иванов стреляется на свадьбе с этой Сашей, хотя она девушка и красивая, и витальная.

 

Примерно так же ощущала себя я на спектакле «Ромео и Джульетта»: режиссер Жданова буквально оглушала меня, тащила в какую-то неведомую театральную жизнь, но куда — было непонятно, дорога не имела никаких придорожных указателей, виляла, и к концу трех (с половиной) часовой веселухи хотелось застрелиться.

 

В конце марта выйдет новый номер «ПТЖ», в котором — большой разговор практиков о режиссуре. Он спровоцирован фразой Ю. М. Барбоя, который, как-то выйдя из театра, сказал: «Видимо, режиссер забыл или вообще не знал, что спектаклем надо что-то говорить». В спектакле Литейного, придя к Лоренцо, Ромео и Джульетта не говорят, они захлебываются. Не словами, а водой, которую сами же льют в рот из бутылок, а потом булькают и клокочут. Вот так же захлебывается не смыслами, а собственной водой, сам же себе неумеренно подливая, и спектакль: что говорят — непонятно, но булькает.

 

Понтов накидали много, начиная с программки. Она, тошнотворно-розового цвета, изображает нарядных Барби с Кеном. Кукольная любовь гуттаперчевых уродцев приравнена к любви современных «Джульетты и ее Ромео». И дальше уродливая стилистика розового гламура, без всякого иронического отстранения, заполняет собой сцену театра. Крепенькое, кудрявенькое, карамельное дитя, Джульетта (Анна Арефьева), энергией напоминающая юную Догилеву, в розовом платьишке, оседлав игрушечную лошадку и «причесав ей шерстку гладко», будет произносить: «Летите шибче, огненные кони», а в сцене принятия яда наденет душераздирающий кринолин из розовых роз и — вся в эстрадном контровом свете — станет что-то там декламировать, а мы, уже ничего не понимая, глядеть на этот «миллион алых роз», из которых сделана ее юбка. Напротив, как бы нервный Ромео (Илья Дель на самом деле играет хорошо и вообще много может на сцене, даже уйти от гламурности в иные внутренние ритмы современного подростка) произносит последний монолог в зал вполне традиционно, но потом затягивается последней сигаретой и умирает от нее (не передоз ли имеется в виду?)

 

Здесь вообще всякого отдельного барахла — как в пещере у Бармалея из «Айболита-66». И, честно сказать, от блужданий по барахолке режиссерского сознания устаешь. На одной полке тут — хороший чайник, на другой — неплохие ботинки, и режиссер пытается исхитриться так, чтобы использовать и то и то, не пропадать же вещам! Но одно годится, чтобы пить чай, другое — ходить по улице, и Галина Жданова — несомненно, человек с фантазией — вот так отдельно и решает «сцену с чайником» и «сцену с ботинками». Ничто ни с чем не соединено, но на каждой сцене буквально написано: «Я ее решила! Я этого достойна!» Видимо, никто не объяснил молодому режиссеру, что режиссура — не искусство найти, а искусство отказаться от найденного.

 

Вот в ночь любви Ромео и Джульетта меняются костюмами (он в розовом платьице, она в пиджачке) и проигрывают расставание друг за друга, как малые дети. Само по себе даже и изящно, но куда применить этот «чайник» с травестией? Или убийство струями воды: само по себе эффектно, но никак не прилегает к платью из роз…

 

Понты даже в списке действующих лиц. В программке значатся некие трикстеры числом три. Слова этого я не знала и, будучи «человеком 80-х годов», как Иванов, обратилась к молодым соседям по партеру: может, это что компьютерное? Ни справа, ни слева, ни сзади никто не знал. Трикстерами оказались дзанни в черных костюмчиках, которые сперва вышли, неся общую доску (могильную, что ли?) и, глядя в зал, рассуждали, изменились ли нравы за 400 лет (ну прямо ТЮЗ!). В антракте, в зрительском буфете, где трикстеры пили чай, мы попросили их разъяснить суть слова. «Это мифология, смотрите в Википедии», — послали нас трикстеры. Википедия сообщила мне, что «трикстер (англ. trickster — обманщик, ловкач) в мифологии, фольклоре и религии — божество, дух, человек или антропоморфное животное, совершающее противоправные действия или, во всяком случае, не подчиняющееся общим правилам поведения». В качестве современных трикстеров Википедия предлагает Воланда, Остапа Бендера и Карлсона… Яснее не стало.

 

В спектакле нет междоусобиц, зато есть надувные куклы, повисшие в воздухе в прямом и переносном смысле, летящие мыльные пузыри, надувные розовые шарики, которые Лоренцо подкидывает Ромео, чтобы тот их «убивал», есть кривляние Меркуцио (Дмитрий Паламарчук) по поводу королевы Маб и кривляние Париса (Егор Закреничный) по поводу «Позвольте вас поцеловать». Есть отказ от привычного театра (в начале Актера Актерыча, произносящего монолог по-английски, убивают), но что за театр предложен вместо него?

 

Загадку представляет и припадочно-энергичный Лоренцо (Евгений Чмеренко): он выпаливает, как из автомата Калашникова, монолог про все на свете, но не выполняет никаких фабульных функций. Почему-то не посылает Ромео письмо о смерти Джульетты, наблюдает смерть детей, а потом рассказывает залу «содержание предыдущих серий». Здесь не заняты сутью, зато невесть откуда взявшееся заявление: «Нарциссизм — это базисное состояние человека», — рождает целую сцену и сопровождается еще одним танчиком.

 

Заявление про нарциссизм я бы написала на знаменах этого спектакля, он любуется самим собой, хотя пытается обстебывать все и вся. Но над чем конкретно стебались — узнать не удалось, потому что гламур победил стеб. Трагедия объявлена трагифарсом, но при перемене пола/жанра не стала ни фарсом, ни трагедией, образовав средний во всех смыслах театральный род.

 

Спектакль имитирует молодежную субкультуру. Но когда в финале «танцуют все», включая режиссера, и пытаются зажечь зал, молодежный контингент, увы, не вскакивает в едином порыве, а тихо и быстро утекает из зала на транспорт, поскольку явно засиделся в этой «движухе» клубно-дискотечной атмосферы.

 

Я не ошиблась: именно засиделся в «движухе». Вот такой парадокс. Суетливый спектакль, который в прологе обещали сыграть за два часа, не засиживаясь, идет бесконечно долго, топчется и топчется. Сокращенная пьесы стала немыслимо длинна, а еще длиннее графоманские монологи автора литературной композиции Юлии Раввиной, ставшей соавтором Пастернака и Сороки.

 

«Погубят тебя слишком широкие возможности», — предупреждал Айболит Бармалея… А было бы жаль: Галина Жданова, и это видно, режиссер витальный и энергичный.