Горький в пьесах подражал Чехову — безуспешно. У Чехова люди живые и говорят каждый своим голосом. А у Горького — один авторский голос, тщательно пытающийся менять тембр, звучать то басовито, то пискляво. У Чехова подтекст и неоднозначность, у Горького все в словах, а не между ними, положительного героя вы и с завязанными глазами не перепутаете с отрицательным.

Впрочем, режиссер Александр Кузин признается в любви к пьесе Горького «Последние». Так и должно быть: с ненавистью к драматургическому материалу что ж и за дело браться? Однако спектакль доказывает, что постановщику то, что происходит между персонажами, интереснее, важнее, чем то, что они говорят. Реплики часто ходульные — так не в жизни разговаривают, но именно со сцены доносят обличительный пафос «буревестника революции». А Кузин заставляет произносить их легко, стремительно, подчиняя интонационный рисунок не театральным акцентам, а переливам дыхания. (Самый выразительный пример успешной борьбы с текстом — когда один из героев нечто уж совсем фальшивое превращает в будто бы цитату из книги, которую держит в руках.)

Еще режиссер утверждает, что его интересовала не политика, а семья (потому и спектакль назван «Семейный портрет»), хотя в этой пьесе политику не скроешь. Горький изображает семейство полицмейстера Ивана Коломийцева, отставленного после покушения на него каких—то юных террористов (проявил трусость), законченного негодяя. У него прекрасная, но безвольная, запутавшаяся и в домашнем, и во внешнем мире жена Софья, пятеро детей.

Старшие сын и дочь — негодяи в папашу (им придумана мерзкая драка, кончающаяся, судя по всему, закулисным инцестом, — это единственное силовое режиссерское вмешательство в сюжет на все четыре акта). Младшие — честные, славные, но изначально порченые недоброкачественным социальным происхождением. И средняя дочь — вообще—то племянница, Софья прижила ее от мягкосердечного полицмейстерова брата Якова; Иван то ли спьяну, то ли намеренно уронил ее в младенчестве, с тех пор она горбата, — все эти мелодраматические обстоятельства выясняются в диалогах. Иван опознает стрелявшего в него в совершенно постороннем юноше, тот в тюрьме и болеет, мать юноши является в дом Коломийцевых, чтобы возгласить: «Он, конечно, революционер, как все честные люди в России», — в общем, переодень героев в современное платье, получится вполне на злобу дня.

Кузин выбрал не этот путь «актуализации», но прямо противоположный. Герои носят исторические костюмы (художник Вячеслав Окунев). Сценограф Кирилл Пискунов выстроил детализированный аутентичный интерьер зажиточного дома 1908 года.

На Литейном такую организацию пространства (используемую во многих спектаклях) называют Малой сценой: зрители сидят на ступенчатом помосте на авансцене, действие происходит внутри сценической коробки буквально в метре от первого ряда. Это позволяет актерам существовать с киношной достоверностью. Александр Кузин — многоопытный режиссер и еще более искушенный педагог, престижную Премию имени Станиславского получил именно за вклад в педагогику. «Семейный портрет» доказывает — заслуженно. Все, от мастерицы Татьяны Ткач (Софья) до совсем молодых актеров, работают, как положено в старом добром русском реалистическом театре, «по Станиславскому»: тонко, подробно прорабатывая психологические мотивировки, причинно—следственные связи (и это как раз дает возможность играть оценки, реакции стремительно, не садиться, как говорят в театре, на текст). Когда переживания персонажей чувственно—внятны, им начинаешь сопереживать.

Если сравнить спектакль с изобразительным искусством — тут не объект, не инсталляция, не акция, не перформанс и не прочее contemporary, а добротная тщательно прописанная фигуративная живопись. Вы по такому не соскучились?