Как и любому заметному спектаклю, новой постановке Григория Дитятковского в Театре «на Литейном» предшествовал тот особый вид устного творчества театральной публики, тот слегка взволнованный «гул языка», состоящий из обрывков достоверных и недостоверных сведений, скороспелых допремьерных разочарований и самых причудливых надежд, который и именуется обычно театральным слухом. Интересовались: что поставит Дитятковский после «Отца»? Надеялись: вероятно, что-то высокодуховное, «академическое»!

Переживали: что это за «Торговцы резиной»? Ужасались: говорят это, про презервативы? Мучались: неужели??? Возмущались: да как он мог?! Замирали от восхищения поначалу: Баргман, Баргман! Потом, когда актерский состав изменился, замерли в почтительном восхищении окончательно: Дрейден, Дрейден! Предвкушали: Захаров и Немзер! Но все-таки покоя найти не могли: что, действительно про презервативы???

…ХОЛОДНОЕ, пустое, мраморно-серое пространство, сформированное из массивных на вид, одинаковых монолитных плит, — если это двери и стены, то несоразмерные человеческому росту, человек слишком мал для них. (Художник — Владимир Фирер). Если это двери — то совсем не домой. Можно, конечно, войти согласно сюжету в чью-то квартиру или выйти на улицу, но еще проще — куда-то в облака… Здесь трудно остановиться, задержаться: присесть отдохнуть, выкурить сигарету, водички попить героям разрешается только в исключительных случаях. Это беспокойная, неуютная, неприкаянная жизнь «на проходе».

Вот здесь они и живут. Вернее, как и большинство людей, не столько «живут», сколько собираются жить когда-нибудь потом, когда все наконец-то будет хорошо, когда решатся все вопросы и сбудутся мечты. Шмуэль Спрол (Сергей Дрейден) — наследник огромного состояния — тех самых роковых десяти тысяч упаковок презервативов. Подарком от папы сыну это считать нельзя — наследник болен диабетом и воспользоваться презервативами по прямому предназначению не может. Как истинный идеалист, Шмуэль Спрол считает себя человеком сугубо практическим — и пытается всерьез заниматься коммерцией, стремясь всеми силами продать свой специфический товар. Но десять тысяч презервативов — это не товар. Это вопрос. О реализации собственных жизненных возможностей о природной потребности любви. Материальное (слишком материальное, казалось некоторой части публики), взятое «в пределе», в заостренном, то есть очень театральном, виде выражение человеческого стремления к счастью.

«Понимаете, мне срочно нужно быть счастливым!» — говорит другой персонаж спектакля — Иоханаан Цингербай (Вячеслав Захаров). Наличие всевозможных психологических обертонов делает это заявление по-настояшему трагикомическим (нетерпеливое, умоляющее «срочно нужно», такое трогательное в «обще-философском» плане, вообще-то адресовано Беле — Елене Немзер, — которой необходимы веские основания, чтобы оказаться в постели с мужчиной). Человек в своем стремлении к счастью — трагикомичен, такова его природа. Дитятковский довольно бестрепетно, хотя и отнюдь не бесстрастно, наблюдает за своими героями: в первом акте им за сорок, во втором — за шестьдесят — и ничего не изменилось ни в жизни, ни в мироощущении. Однако сентиментальности режиссерская интонация лишена, задача — не «жалеть человека» во что бы то ни стало, а понимать. Хотя — это, пожалуй, труднее. Степень откровенности диалогов (ничего предосудительного — люди просто говорят о том, что хотели бы немножко пожить) сопоставима лишь со степенью отчаяния персонажей (кто сказал, что пожить удастся?), со степенью их мучений от ощущения неполноты жизни. «Десять тысяч пачек» — это не предмет сделки, это предмет размышлений. И как подлинный философ, Шмуэль Спрол не может этого не чувствовать. «Зачем, отец?»

Сосредоточенное бормотание священных библейских текстов (цитировать их для героя Дрейдена намного естественнее, органичнее, чем пытаться произвести коммерческие расчеты) заканчивается неизменно задумчивым: «Плохо дело, папа, плохо!». Неповторимая дрейденовская интонация и этот ненавязчивый легкий еврейский акцент (в котором нет ничего грубо «анекдотического») свидетельствуют: фраза эта — не только отчет сына о незадачливой своей торговле. «Плохо дело, папа!» — это, собственно, и есть современный комментарий к Ветхому Завету, «заметки на полях». Маленькая, не лишенная юмора исповедь. Чем более мы углубляемся в пьесу Ханоха Левина, чем нелепее, абсурднее в практическом отношении кажется история о безнадежном товаре и самом невозможном из всех торговцев (русское слово «недотепа» передает только самые нежные, невинные оттенки еврейского «шлимазл»), тем острее ошушение: дурацкие эти презервативы — не случайно «отцовское наследство».

Это привет от поколения, которое «как-то умело жить», поколению, которое великолепно умеет мечтать, воображать себя где-то в Техасе, рядом с киношной красоткой, в общем, «блуждать в звездах». Но когда Шмуэль Спрол, отчаявшись, начинает сожалеть о ребенке, о сыне, которого у него нет и который мог бы стать продолжением его самого, закрадывается смутное подозрение: а не оставил ли отец Шмуэля в наследство своему сыну вопрос, который не смог разрешить сам? «Отец помер, секрета не оставил!» — вспоминалась фраза из фильма Тарковского.

Да потому и не оставил, что не знал отец никакого секрета. И точно так же, как и сын, будучи истинным философом, даже поняв что-то важное в механизме жизни, не был в состоянии это реализовать, передав сыну лишь редкую способность ярко, азартно побуждать к жизни других. Отношения двух мужчин превращаются в безостановочный процесс воспитания одного героя другим. «Потерянные в звездах» лишены личностной целостности. Жизнь не дается, ускользает.

В спектакле поставлена проблема, сродни фроммовскому вопросу «иметь или быть?» — «брать или давать?». Аптекарша Бела кажется поначалу весьма меркантильной особой, ее интерес к материальному положению потенциальных женихов — сыгранный Еленой Немзер с комической рассудительностью, с уморительным чисто женским апломбом — заставляет подозревать в единственной женщине спектакля «ненадежного свидетеля», существо не вполне отвечающее высоким, размышлениям о загадке бытия (отсутствия жизни в течение жизни) и десяти тысяч презервативов. Онтологическая «неспособность к диалогу» мужчины и женщины, столь убедительно продемонстрированная в спектакле «Отец», здесь, кажется, поначалу находится под угрозой, поскольку речь идет всего-навсего о шестидесяти тысячах в банке — ничего «онтологического».

Но финальная сцена спектакля, когда уже было отданный Белочке чек Иоханаан, безмерно страдая от унижения, просит вернуть назад, напоминает: в человеческих отношениях по-настоящему простого — мало. Не деньги, не собственность, не шестьдесят тысяч или аптека, не доход от пресловутой партии презервативов, а обмен — одной человеческой жизни на другую. Целиком, без остатка. «Даже если у меня есть — почему я должен давать?» — к концу спектакля Иоханаан формулирует свой главный вопрос, тот, который и заставляет его прятаться от жизни. Бела просто поняла это раньше…

Этот спектакль, неторопливый и задумчивый, как спокойная, сопровождаемая изрядной долей юмора беседа о чем-то важном и не слишком веселом, вероятно, должен был бы идти в неровном ритме «человеческого дыхания — чему весьма способствует живая музыка в исполнении фортепьяно и маленького оркестра. Так иногда и получается. И, тем не менее, значительная часть сцен, спектакля ритмически провалена — бывают такие паузы в разговоре, когда кто-то идет покурить, а кто-то — подышать воздухом. Кажущаяся необязательность отдельных эпизодов (именно потому, что логика нарушена безразмерными ритмическими паузами) приводит к «свободной посещаемости» спектакля — зрители, даже заинтригованные происходящим, получают возможность неспешно удалиться.

Впрочем, есть «зрители», которые просто обязаны внимательно следить за судьбами персонажей. У «торговцев резиной» есть ангелы — настоящие, довольно милые молодые люди — с крылышками (Дмитрий Готсдинер, Михаил Кац, Сергей Мосьпан). Сергей Грицай сочинил особую хореографическую партитуру: в танце ангелы зависают под таким углом к плоскости стен, паря в синеватой дымке, что законы всемирного тяготения кажутся нарушенными.

Ангелы — чрезвычайно любопытны, и танец их содержит в себе элементы и неведомого ритуала, и нежного насмешливого комментария происходящего: в нужный момент - сели в позу «Мыслителя», встали «атлантами», выстроились тихонько, аккуратно взобравшись на стульчик, чтобы лучше видно было, один за другим — кроткими, но не лишенными лукавства наблюдателями, безмолвными свидетелями неудавшейся любовной истории.

Несколько неадекватная реакция части публики на этот спектакль свидетельствует: люди отчаянно не хотят быть взрослыми. И дело не только в том, что они стесняются «взрослых» слов, вроде слова «презервативы», а в том, что они упрямо не желают слышать о том, что жизнь их проходит. Без детской непосредственности и удовольствия от жизни, зато с «детской» безрассудностью: зрители в: зале точно так же, как и персонажи спектакля, мечтают провести свою жизнь в кино, в общих мечтах о далеком «Техасе». И это им, что характерно, удается — жизнь проходит как тень, как оптический эффект, как дым, попавший в глаза. Недаром в качестве последней «реплики» спектакля — маленький концертный номер Дмитрия Готсдинера, исполняющего американскую песенку вполне в духе Джина Келли, «поющего под дождем».

Счастливый голливудский о финал, не имеющий к реальной истории никакого отношения. Аvе, жизнь! «Потерянные в звездах», «поющие у под дождем» приветствуют я тебя.