Объяснить, почему возвращение Сергея Дрейдена на петербургскую сцену — событие, людям, редко бывающим в театре (а тем более не бывающим), очень трудно. Кто-то помнит его в фильмах «Фонтан» или «Окно в Париж», а кто-то не помнит. В сериалах Дрейден не снимается. И в кино он не так удивителен, как в театре. А для театра — человек-легенда.

Жизнь его полна приключений. Скажем, в детстве Ирина Всеволодовна Мейерхольд (дочь великого режиссера) вскармливала своим избыточным молоком младенца Сережу и сына Николая Черкасова. Это звучит словно миф про капитолийскую волчицу, вскормившую Ромула и Рема. Люди нетеатральные спросят, из каких таких странствий воротился Дрейден? Да не из каких. В общем-то, проживает в Петербурге. Просто он похож на фантастического ныряльщика, который нырнет и через несколько лет вынырнет в неожиданном месте. После «нырка» от БДТ — академический театр он покинул по творческим соображениям — артист вынырнул в Театре на Литейном, где, кроме того, играет «золотомасочные» «Потерянные в звездах».

От кровопийц с приветом!

В пьесе Дэвида Мэмета «Жизнь в театре» (1977) молодой актер Джон объясняется в ненависти критикам-кровопийцам. По его мнению, даже когда они хвалят, обязательно не за то, за что стоит хвалить, а чаще полностью завираются. Несмотря на свою вампирическую природу, все-таки попытаюсь определить, в чем своеобразие искусства Дрейдена.

Большинство популярных актеров представляют на сцене и на экране разные истории: смешные, грустные, страшные, то есть озвучивают эффектные литературные тексты. Потому и любимы. Вдобавок хороши собой, голос приятный. Дрейден долговяз, нескладен, голова у него фернанделевская, лошадиная. Голос глуховат, с известной хрипотцой и еще с растяжкой. Самая неудачная его работа — герцог Орсино в «Двенадцатой ночи», где можно легко блеснуть. Самая замечательная — «Немая сцена» — здесь актер импровизировал, отталкиваясь от финальных оторопелых поз героев гоголевского «Ревизора». Интрига в «Немой сцене» значения не имела. В спектакле по Мэмету сюжет тоже отсутствует. Два актера: молодой и пожилой разговаривают после спектакля. У американского автора пьеса разделена на 26 эпизодов, но в постановке Олега Куликова четкого членения нет. Просто люди беседуют о профессии и о себе. Все это происходит в коридорчике между фойе и зрительным залом Театра на Литейном. «Жизнь в театре», по словам переводчика Галины Коваленко, «являет собой партитуру с точно размеренными паузами, которым драматург придает большое значение». Эти паузы и омузыкаливает Дрейден вместе с очень юным пианистом Александром Калининым. Как бы ничего не происходит, в традиционном смысле, и в то же время происходит очень много.

Следить за Дрейденом и его партнером (дебютантом Евгением Чмеренко) увлекательно. Скажем, Дрейден задает элементарный вопрос: «Ты так считаешь?» — Джон (Чмеренко) весь в холодном поту от волнения. Дело в том, что каждое слово Дрейдена многосмысленно. И мы (зрители) начинаем лихорадочно соображать вместе с Джоном: Роберт обиделся, иронизирует или, напротив, удовлетворен? А глаза-то сверлят. У Роберта (Дрейдена) внутри — бешеная психологическая переработка впечатлений, ощущений. О ней мы догадываемся, так как периодически вулкан что-то выплевывает наружу. В остальное время — все скрыто, но угадывается. Дрейден — ходячий учебник по чеховскому «подводному течению». Глупо обсуждать, в каком жанре Дрейден работает: комедии или драмы. Вроде бы комик, что-то в нем есть клоунское.

Немного яда для интеллигентной публики.

Он начинает спектакль, выползая из другого коридорчика, ищет на полу потерянную булавку. Вдруг поднимает голову и «спотыкается» взглядом о портрет Татьяны Щуко, работающей в Театре на Литейном. Очень смешно! Потому что реакции неожиданные. Дрейден играет, жонглируя абсолютным правдоподобием и абсолютной условностью. Сейчас многие к такой игре стремятся, но Дрейден делает это виртуозно. То в традициях психологического театра (с 4-й стеной) общается с партнером, очерчивает вокруг себя узкий круг внимания, то «прорывает» стену и вламывается к публике. В смысле живого контакта, а не бросания мячика в партер.

Временный зальчик рассчитан на 37 человек. Они сидят нос к носу с исполнителями. Вот Роберт рассуждает о зрителях: какие они сегодня тонкие, интеллигентные, чувствуют второй план. Дрейден проникновенно смотрит нам в глаза, интонации уважительные, даже нежные. Но сколько в его словах скрытого яда!

Мы яд поглощаем и все равно смеемся. В равной степени тонкая насмешка над актерским самолюбованием легко переходит в уважение к истинному профи. Спрашивается, какое дело рядовому зрителю до приемов игры, способа существования актера? Наверно, никакого, однако перед нами не только актеры. Перед нами люди, причем люди близкие. Дрейден — комик? Нет, философ с большим чувством юмора. Пока его коллеги мечутся между театрами, антрепризами, съемочными площадками, беспомощный мудрец, в чем-то ребенок, Дрейден играет один спектакль в два месяца и своими особыми способами постигает жизнь. Валенки, кроссовки на шерстяной носок — человек странный, безбытный. Когда Роберт кричит младшему коллеге: «Не суетись!» — это от себя.

Увидеть Дрейдена и умереть.

«В многой мудрости — много печали». Дрейден говорит, казалось бы, банальную фразу: «Жизнь прошла» — однако в его полуулыбке, глазах столько горя и постижения неизбежного...

Ричард и Джон обсасывают детали прошедшего спектакля. Для них все важно, каждый аспект происходящего на сцене и за кулисами. Опять-таки есть общечеловеческий смысл увиденного нами: перед нами люди, поглощенные профессией. Разве не так вникают в профессиональные проблемы конструкторы или биологи? Роберт заплатил за совершенство в профессии одиночеством — Джон еще надеется на личное счастье, поэтому страдает от измены Джиллиан, буквально бьется головой об стену. Похоже, Дрейдену мешает большой ансамбль. И ансамблю мешает Дрейден. Уж очень он ни на кого не похож. Но хороший партнер ему нужен. Умеющий слушать и реагировать. В пьесе Мэмета роль партнера особая: мастер передает свои секреты подмастерью. Евгений Чмеренко впервые шагнул со сцены студенческой на сцену профессиональную. И сразу — рядом с Дрейденом. После спектакля дебютант признался: однажды, посмотрев Дрейдена в одном из спектаклей, сказал себе: «Вот сыграть с ним вместе и можно умереть». И вот желание исполнилось.

Джон выглядывает из-за угла и ест глазами старшего коллегу, впитывает интонации, наполнение пауз. Кто больше ест, американец или уральский паренек Чмеренко, не знаю. Факт тот, что завет Роберта: играть «наполнение» — Чмеренко выполняет, сильно затрачивается. Его молодая нервность оттеняет напряженную сдержанность зрелого Дрейдена. Правда, иногда кажется: Дрейден — существо без возраста.

Венеция в коридорчике

Впрочем, спектакль Олега Куликова не замкнут на актерском дуэте (в отличие от пьесы Мэмета). В конце коридора снуют несколько шаржированные прохожие, под конец появляется Джиллиан с каким-то ожиданием, вопросом (Анна Екатерининская). Через стеклянные двери видны проезжающие автомобили.

Но главное: театр захватывает своими щупальцами поэзию мира. Звучит монолог про Венецию, и вдруг вдалеке проплывают (на самом деле скользят по полу) один за другим парусники: малюсенький, большой, средний. Где-то рядом Сан-Марко, Санта-Мария делла Салюте, Джудекка...

Наверно, кораблики придумала художница Анна Лаврова. Или родил Дрейден, произносящий вдохновенный монолог про Венецию? Все-таки речь идет о его неофициальном бенефисе.

Зазор между образом и самим Дрейденом почти неуловим. Когда в финале он смотрит на нас и говорит; «Я ушел» — хочется вскочить, закудахтать: «Как же так! Мы только привыкли к мысли, что ты вернулся». А это всего лишь реплика из пьесы, хотя после второго представления Дрейден действительно уехал в Москву: играть Гаева в «Вишневом саде». Но через несколько дней вернулся. Не волнуйтесь, он непременно будет возвращаться ко мне, к вам.