В театре «На Литейном» премьера — Геннадий Тростянецкий выпустил спектакль по одному из самых известных рассказов Франца Кафки. Сыграли «Превращение» дважды, приурочив выход спектакля ко дню рождения артиста театра Игоря Ключникова. В постановке он отвечает за Голос Грегора Замзы. А теперь давайте разберемся, за что в спектакле отвечает всё остальное.
Взглянув на афишу премьеры, хочется заподозрить режиссёра в масштабной задумке. Сквозь замочную скважину, вырезанную в затылке персонажа «котелковых» картин Рене Магритта, на прохожих таращится безумный глаз чуть ли не самого Сальвадора Дали. Абсурд, сюрреализм, экзистенциальные поиски глубинного смысла бытия... Неужто режиссер театра «На Литейном», любитель красочных и жизнеутверждающих, буффонадных спектаклей задумал ввести нас в состояние ужаса, тяжелой рефлексии, заставить переживать и опасаться? Тизер, снятый к премьере, так и вовсе устрашающий: конвульсивные, вибрирующие кадры, на которых стакан молока в мгновение ока превращается в стакан крови, а в дверных проемах материализуются барышни с взлохмаченными волосами, стимулируют воображение и заставляют ожидать чего-то сложного, в духе авангардных исканий современного театра.
Но — вот счастье — театр на Литейном проспекте, 51 остаётся верен себе.
История, написанная Кафкой, сфокусирована на Грегоре Замзе — коммивояжере, превратившемся в насекомое и погибающем в состоянии постоянной рефлексии, но и, что парадоксально и гениально, становлении своего «человеческого». Его существование даже геометрически находится в центре повествования: автор помещает его в проходную комнату, с трех сторон окруженную владениями других членов семьи. Но Геннадия Тростянецкого Грегор Замза большую часть спектакля не волнует вообще.
Хотя режиссер и создает Грегору предысторию — и, забегая вперед, даже пост-историю, никакого отношения не имеющую к повести Кафки, — в которой актер Павел Путрик посредством умеренно техничной хореографии демонстрирует зрителям, кто, собственно такой, коммивояжер (а то есть: под фортепианное рондо совершает ряд безмолвных коммерческих встреч, разъезжая на поездах), но сценически и на уровне смысла после «превращения» Грегора (сначала, по-видимому, в груду одеял и подушек, что могло бы быть работающим приемом, но здесь не отыграно никак, а затем в черную упругую субстанцию) Тростянецкий покидает своего героя вплоть до внезапного хэппи-энда.
Реальным же героем для Тростянецкого становится пошлый и, откровенно говоря, туповатый мир, окружающий Грегора в театре «На Литейном». Непрерывная буффонада, шутки на уровне «денег на пиво хватит» и поверхностное отыгрывание неловкости за то, что Грегор, вот досада, стал «мерзким червяком» настолько плотно заполонили всю постановку, что надежда на то, что всё это лишь разоблачительный, контрастный фон для экзистенциальной драмы, тает с каждой минутой действия. Если, например, в финале «Трех сестер» театра им. Ленсовета Ольга, Маша и Ирина появляются в неорганичных всему тону спектакля платьях ярко-синего, зеленого цвета, и там это осознанный, мощный по трагедийному содержанию прием режиссера Юрия Бутусова, то безвкусные костюмы «Превращения» Тростянецкого, какая бы роль ни была отведена им по задумке режиссера, остаются в конце концов просто безвкусными костюмами — ярлычками падкого на всё яркое и блестящее мира кухонных сериалов.
В одном из интервью Геннадий Тростянецкий заявил, что ему было «интересно исследовать, во что превращаются окружающие героя люди». Однако исследования такого рода, пожалуй, не получилось. На деле у режиссера вышла тревожащая любое интеллигентное сердце картина с одной стороны — почти сериальных героев, которые продают за долги невинность своей дочери, а с другой — картина зрительного зала, на ура приветствующего, кажется, родные ему юмористические, если их можно так назвать, диалоги и крупные, банальные жесты.
Невольно предполагаешь, что либо режиссеру, либо его зрителю сложно и, в общем-то, не нужно вскрывать глубину кафкианского абсурдизма. Зато история семейства Замза обрастает в спектакле совершенно лишними в контексте Кафки, но комическими и заполняющими зияющие дыры понимания, подробностями: служанка Анна заигрывает со слесарем, управляющий носит ярко-желтый плащ и не против поразвлечься с дочерью четы Замза, коллекторы, похожие на бандитов из мультфильма про Карлсона, напоминают, что нужно платить налоги.
Но Тростянецкий не был бы самим собой, если бы не прицепил ко всей своей постановке «бантик» из морали и нравственного посыла: любите друг друга, и будет вам счастье. Финал спектакля поражает своей оптимистичностью: влюбленная в Грегора девушка-курьер Милена, по-девичьи наивно сыгранная Александрой Жаровой, словно какая-нибудь тургеневская героиня спасает душу и тело возлюбленного и переносится с ним в иной мир.
Режиссера особо не беспокоит вопрос, почему вообще Грегор «превращается», если у него все-таки была любовь, зачем потребовались все эти препятствия на пути Милены и её надрывные «зонги», и что, в сущности, с Грегором произошло за время заточения в теле «чудовища». Единственный нарратив спектакля сводится к речи Тростянецкого после спектакля в день премьеры: «В одиночку в этом мире справиться ни с чем нельзя». Поэтому семья Замза, избавившись от долгов и «гадкого» сыночка, радостно идет гулять. Только причем тут Кафка?