Top.Mail.Ru
КУПИТЬ билеты
«Разговор с полицмейстером о поэзии»
19.03.2012 Автор: Шитенбург Л. // Город 812. 2012. 19—25 марта   

Пьеса Горького «Последние» — из тех на самом деле немногочисленных произведений, о которых, стоит им оказаться на сцене, обычно говорят: «как будто вчера написано». Спектакль Александра Кузина в Театре «На Литейном», сменивший название на «Семейный портрет», уточняет это ощущение актуальности пьесы: «написано, как будто завтра». Для тех, кто нетверд в сюжете, напомним: в Ивана Коломийцева, русского дворянина, подавшегося в полицмейстеры, стреляли «революционеры» — поскольку по его приказу служители отечества имели обыкновение смертным боем бить арестованных («Неправда! Их били до ареста! Они сопротивлялись, пели песни...»). От пули Коломийцев трусливо сбежал» жандармы схватили первого попавшегося то ли «бомбиста», то ли прохожего, газеты подняли шум, и герой вынужден был подать в отставку.

 

Дома же у отставного полицмейстера нехорошо: старшие дети, прожженные циники, требуют денег, намекая, что взятки папенька на службе мог бы брать и ловчее, хотя папенька и так старался вовсю. Младшие, наивные идеалисты, задаются вопросом «а честный ли человек наш отец?». Жена Софья вдруг припомнила бесконечные измены мужа, игорный зал, который тот держал в семейном доме рядом с детской, и прочий откровенный разврат. Даже несчастная горбунья Любовь — и та вдруг решила выяснить, отчего это они с отцом так ненавидят друг друга, и тут же и выяснила, что настоящий ее отец — брат Ивана Коломийцева Яков, интеллигентным мягкосердечием своим доведенный до предынфарктного состояния. Который фактически содержит всю эту большую семью, живущую ко всему прочему в его, Якова, доме.

Еще есть всеобщая нянька Федосья: «последние» — это как раз про ее последних питомцев, Петра и Веру, младших детей Коломийцева. Тех, у которых остались еще какие-то вопросы к папе. И чьи не лишенные трагизма ответы станут итогом пьесы.

 

Режиссер Александр Кузин, судя по всему, хотел, как лучше. Чтобы никакой политики, от которой, как известно, «все устали». Чтобы на сцене непременно — общечеловеческая история, допустим на тему «Родители и дети, и отчего им претит совместное поедание домашнего пирога». Прекрасный сюжет для «Семейного портрета». Да еще и желательно эдак дореволюционного уюта подпустить погуще — чтобы было, что терять в финале, разумеется, «заставляющем зрителя задуматься».

 

Поэтому на сцене — подробно выстроенный интерьер почтенного дома (художник Кирилл Пискунов), со всеми диванчиками, столиками и картинами. Задняя стена в доме немножко ездит, с каждым актом отодвигаясь от зрителя все дальше и расширяя пространство гостиной почти до бальной залы. Что, вероятно, должно подчеркнуть то, как пустеет мир вокруг героев, однако на деле выглядит примером удачной перепланировки и заодно «обратной» цитатой додинских «Трех сестер» (там стена ехала на зрителя, выживая сестер на самый край авансцены).

Актеры честно пытаются освоить текст, обытовляя каждую реплику по отдельности, — зрители сидят на расстоянии вытянутой руки, и «шептальный реализм» тут был бы как нельзя более кстати, если бы правда актерского существования заключалась только в умении говорить тихо. Дивная Татьяна Ткач в роли Софьи тиха исключительно, лишь иногда позволяя себе нежно и несмело роптать, удерживая в прекрасных глазах слезы. Она, как и положено, крикнет в финале, однако выражение трепетного недоумения с лица не исчезнет, кажется, ни на минуту.

Безупречную (хотя и очень скромную по задачам) работу демонстрирует Сергей Заморев в роли Якова Коломийцева. Отменно точен Сергей Гамов, не без некоторого водевильного пережима, впрочем, но умно и подробно играющий отвратительного циника доктора Леща, тюремного доктора. Хотя вообще-то для бывшего екатеринбургского премьера роль, отведенная ему режиссером, — из разряда «семечек». К несчастью, остальные актеры зависят от режиссуры фатально, а потому (и, будем надеяться, только поэтому) играют грубо, размашисто, приблизительно, спрямляя характеристики персонажей до какой-нибудь одной черты — верной, но примитивной. Если это все, что осталось от «психологического реализма», то увы нам, увы. Стены двигать уже поздно.

 

Зато в молодой части ансамбля радует Анна Арефьева в роли Веры, младшей дочери Коломийцева, — восторженная гимназистка у нее программно фальшива, однако поруганная невинность и усталое разочарование удались отменно. Пожалуй, только их предфинальный диалог с Татьяной Ткач и содержал в себе несколько мгновений тонкой драгоценной связи, когда смысл происходящего становится больше слов.

 

Чада и домочадцы интригуют, скандалят, совершают отчаянные поступки, горько раскаиваются и то и дело воздевают очи горе, однако причины беды, постигшей почтенное семейство, словно бы стараются не замечать. Между тем никто даже не пытается спрятать скелет поглубже в шкаф — для этого пришлось бы основательно порезать авторский текст.

 

А неукрощенный Горький, написавший именно «Последних», а не «Детей Ванюшина», неблагонадежен и через сто лет. Даже если важный для него текст произносится впроброс, как неприличный за семейным обедом.

 

Полно патетически твердить «ах, отчего, отчего все так?!» Мадам, у вас полон дом полиции. Причем в самом гнусном ее варианте. Все члены семьи так или иначе состоят в ней" либо «способствуют» — даже старая нянька, и та успела выкормить душегубов, как раз таких, кого впоследствии назовут «оккупантами в собственной стране». То есть, может быть, где-то существовала и другая какая-то полиция — но вот как раз Максиму Горькому о ней было ничего не известно.

 

А тех, кто мнил себя «непричастными», норовящими отсидеться за кремовыми шторами от политических бурь, пролетарский писатель с пролетарской же прямотой предупредил: некуда прятаться. Детки — последние детки — с изъяном родятся. Или уж несчастны так, что лучше бы и не родиться на свет.

 

Потому что «они» уже в доме. Прямо в рамке семейного портрета.