Top.Mail.Ru
КУПИТЬ билеты
«Дон Кихот как хранитель русской антрепризы»
Пресса «Лес» А.Н. Островского
Автор: Берлин М.// Hевское время. 1999. №31   

Ситуация сегодня в театре поистине постреволюционная. Чем невнятнее и сумрачнее на улице, тем праздничнее на сцене. На улице мы ровным счетом ничего изменить не можем. В такие исторические моменты душа требует забвения и устремляется к высокому. Здесь почва для буйного, даже болезненно-пышного расцвета искусства.

Если же говорить об известном питерском режиссере Григории Козлове, то он во все времена и при любых обстоятельствах будет заниматься своим прямым делом — пестовать артистов и ставить спектакли. Последняя его премьера — «Лес» А. Н. Островского в Театре на Литейном.

Девиз «Весь мир — театр» возник немного раньше шекспировского «Глобуса». Его зеркальное отражение «Театр и есть жизнь», пожалуй, слишком смелый афоризм даже для «русского Шекспира» — А. Н. Островского. Теацентризм естественен для Григория Козлова, а вот пьеса должна на него отозваться.

 

«Лес» Григорий Козлов поставил не для обличений, для любви. Он любит актеров тех, с кем работает, и тех, других, из пьесы классика, трагика и комика, Несчастливцева и Счастливцева. Любовь не знает границ и распространяется не только на своего брата, служителя Мельпомены, но и далее на всех обитателей усадьбы «Пеньки». В спектакле два начала — задушевно-романсовое и театральное, которое в конечном итоге и придает спектаклю обаяние и смысл. В усадьбе, куда являются странствующие рыцари театра, обитают отличные, милые люди! Все, кому в пьесе следовало пожениться, поженятся, и это ясно с самого начала. Все, кому народу написано жертвовать собой ради искусств театра, будут жертвовать и находить в этом усладу. «Все будет хорошо»- заклинание не только одного неисправимого кинооптимиста.

 

Сцена Театра на Литейном «проросла» лесом. Мрачноватого колера колонны под цвет стен театра выбежали на сцену, как на полянку, оттеснив актеров на дорогу «из Керчи в Вологду», переброшенную через зрительный зал. Сценограф Александр Орлов не ограничился пространственной метафорой. Частокол леса из дорических колонн — «официоз леса» — провоцирует мысль о наших общих блужданиях последних лет. Есть своя символика и в костюмах. Актеры, устремившиеся из «леса» по дороге в зал, дефилируют кто в чем-цивильные наряды перемешаны с театральными. Нельзя сказать, чтобы это было сильнодействующим средством. Произнести на ходу реплику: «Играешь-играешь роль, ну и заиграешься» мало, надо действительно заиграться. Интрига и фабула в нашем случае режиссеру не помощники.

 

Хозяйка усадьбы «Пеньки» Гурмыжская (Татьяна Ткач), «заигравшись», придумала взять в мужья недоучившегося гимназиста Буланова, но интрига, связанная с поколебленной репутацией почтенной дамы, отброшена за ненадобностью. Клеопатра русских лесов необычайно хороша собой, яркая женщина и именно женщина, путающая свои доходы с чужими. Алексис Буланов (Сергей Барышев) талантливо разыгрывает шалопая и недвусмысленно ухаживает за Аксюшей, но недорослем или злым мальчиком он никак не смотрится. А одевши фрак, и вовсе превращается в блестящего молодого человека. А посему, как говорится: «Счастья вам!».

 

История с добыванием приданого для бедной родственницы Аксюши (Марина Солопченко) тоже разрешается без особого драматического напряжения. Мотив соперничества юной Аксюши и опытной Гурмыжской просто нереален, они, как это бывает и в действительности, обитают в разных жизненных и эстетических сферах. Гурмыжская, отменно ухоженная и шикарно «упакованная», парит над сюжетом, и ее проход по лесной «дороге цветов» наиболее оправдан. При чем же здесь театр как особая жизненная субстанция? В какой-то момент возникает ощущение, что эмоционально ситуация поздней любви, сопровождаемая бесконечной сменой костюмов на подиуме (художник Ирина Чередникова), отыграна полностью, а текст еще длится. Театральность понимается здесь как праздник самоутверждающейся жизни, и этого достаточно, чтобы покоренные зрители отчаянно аплодировали отвоевавшей свое семейное счастье Гурмыжской.

 

Купец Восьмибратов (Вячеслав Захаров)-это отдельный выход, можно сказать, «театр в театре», в котором совпадают тонкий актерский промысел и железный расчет, Восьмибратов выпадает из всеобщей любовной игры и мстит за ее отсутствие отказом в спонсорстве. Заигрывание с купюрами, с денежным довольствием заканчивается самостийным купеческим: «Вот я какой!» — демонстрацией не только характера, но и актерского мастерства. И этот могучий волевой напор невозможно ни остановить, ни перешибить.

 

А теперь о театральных моментах, не имеющих прямого отношения к спектаклю. Григорий Козлов ушел в театр, как во внутреннюю эмиграцию, видимо, поэтому тема двоемирия влечет его снова и снова. Едва успел он разобраться с сознанием и подсознанием художника в предыдущей своей постановке, как мотив игры и жизни, театра и реальности вновь привлек его внимание. Григорий Козлов-собиратель талантов, и, может быть, в этом его миссия. В спектакле два исполнителя роли Несчастливцева (а мы еще жалуемся на отсутствие трагических темпераментов!). Трагика играют в очередь Дмитрий Бульба и Александр Баргман. Комика Счастливцева-Алексей Девотченко. Амплуа самих исполнителей не столь очевидны. Алексей Девотченко, интеллектуал-неврастеник, актер сильной и уже сложившейся индивидуальности. Александр Баргман по характеру дарования Протей и интересен перевоплощениями. А вот за Дмитрием Бульбой по праву закрепилось звание трагика.

 

Как ни странно, тема актерства звучит в спектакле гораздо реальнее, чем тема усадьбы, в которой все хотят счастья и немедленно! Вечные странники-актеры разыгрывают трагикомедию из нашей жизни. Аналогии с Дон Кихотом и Санчо Пансой напрашиваются сами собой. Но эти сравнения из категории вечных. Есть и более близкие. Несчастливцев (Дмитрий Бульба) устал от пафоса и красивых речей. Его позы все так же вычурны, но бесконечно смешны. Жесты полны чувства, движения плавны и округлы, но повисают в воздухе. На него не слишком-то реагируют, не слишком обращают внимание. Усадьба держит круговую оборону, а актеры и не стремятся в бесчувственный рай «Пеньков». Но если Бульба, уставший трагик, играет пафос и благородство профессии, то Алексей Девотченко — капризную, обидчивую и переменчивую ее природу. Он может быть каким угодно — ребячливым, забавным, требовательным, но он не хочет быть смешным. Так и возникают в спектакле печальный трагик и трогательный комик. Актеры держатся замкнуто, их саморефлексия, разговоры о театре и остры, и содержательны, и актуальны. Искусство в их помыслах не скукоживается, хранит свое достоинство.

 

В том же рисунке, но по-своему сыграл Несчастливцева Александр Баргман. Это тот случай, когда психологическая достоверность только и могла выручить актера, слишком молодого для этой роли. Пришлось «загримировать» даже голос, который приобрел низкие баритональные тона. Как выяснилось, актеру идет играть возраст, оберегать, покровительствовать, быть сильным. Облик трагика Александр Баргман дополнил слегка картинным гримом, напомнившим даже не Н. X. Рыбакова, упоминаемого в пьесе, а благородных провинциальных сподвижников братьев Адельгейм. Тут и проясняется тема двоемирия, заявленная в начале спектакля. Абсолютная правда существования, которой безоговорочно веришь (а это очень существенно для нашего восприятия), сочетается с техникой отстранения, иронией, игрой узнаваемыми театральными фактурами. Каким-то образом Несчастливцев становится духовной опорой для других персонажей. А привычка и умение Александра Баргмана (там, в реальной жизни) играть большие роли делают любое психологическое движение осязаемым и протяженным.

 

Тема дружества, актерского братства начинает и завершает спектакль. Несчастливцев не угнетает собрата по искусству превосходством трагического амплуа. Как говорилось, в костюмах персонажей есть незатейливая символика. Генадий Демьяныч возникает на лесной дороге в плаще — этакий старатель, энтузиаст, шестидесятник. Аркашка Счастливцев щеголяет в бомжово-рокерском прикиде и иногда в чудовищном зеленом парике. Сопоставление поколений определит и разницу мироощущений. Основательное и зрелое, несмотря на наивный романтизм, — у Несчастливцева и растрепанное, неприкаянное — у Аркашки.

 

Донкихотство трагика являет себя не в необузданном, громокипящем варианте, а в великодушно-удивленном приятии окружающего и естественном с ним несовпадении. Все вспышки театрального «негодования» заканчиваются «ничем». То есть все происходит, как и положено в пьесе. Несчастливцев отвоевывает тетенькины деньги сестрицу замуж. Но побеждает не он, побеждают опытные первачи — толстосум Восьмибратов и новый хозяин дела Буланов. Как видно, искусство сценической декламации и бутафорские ордена утратили былое обаяние, прежнюю силу воздействия на жителей «Пеньков». Несчастливцеву скорее уступают — по-свойски, по-родственному, как блаженному «братцу». И тем не менее все счастливые происшествие спектакля — все женитьбы, обретения денег, устройства судеб и даже упоения и восторги любви — случаются с его легкой руки. Уж не он ли, явившись из далекой театральной страны, вызвал всеобщее кружение?

 

«Помоги, братец!» — взывает к нищему Геннадию Демьянычу Аксюша. Здесь, слышится оправдание профессии, а не только прощание с нашими общими иллюзиями. Геннадий Демьяныч гол как сокол, актеров опять обнесли ложкой, при первом удобном случае их с треском выставят из усадьбы, но в спектакле Геннадий Демьяныч выглядит всеобщим «старшим братцем», способным защитить и посочувствовать.

 

Чувство дома и бездомья весьма существенно для актеров. «Блажен, кто верует, тепло ему на свете!» Тепло веры, иллюзорной театральной правды только и охраняет актеров на этом свете. И если Григорию Козлову нужно было основание, чтобы сказать несколько лестных слов в честь господ артистов, их духовной щедрости, деятельной природы, праздничного мироощущения и мечтательного идеализма, то он его нашел его в «Лесе» великого драматурга.