Топография нового спектакля Григория Козлова «Лес» (по пьесе А. Н. Островского), поставленного в театре на Литейном, впечатляет своей несомненной художественностью. Действительно, участок Калиновского уезда вблизи усадьбы «Пеньки» благодаря художнику Александру Орлову стал пространством глубоко концептуальным. На сцене — тот самый, указанный в программке большими буквами «лес».

При ближайшем рассмотрении оказывающийся стройным собранием строгих дорических колонн. Но умиляться приверженности классическому искусству не приходится — академизм здесь дутый. Буквально — колонны надувные, мягонькие, от прикосновений пошатывающиеся. Это не те честно облупившиеся колонны, что поддерживают из последних сил ветшающее здание русского драматического театра, — это обман, декорация, пристанище ловких комедиантов, обитателей этой «надувательской земли», тех, кто не «играет» — «заигрывается». Не театр — искаженное и ироническое подобие театра, сцена жизни. В этом противопоставлении — театра и жизни, игры и обмана, актеров и комедиантов — заключен смысл спектакля.

Через весь зрительный зал идет высокий помост, который только по недоразумению, по счастливому незнанию реалий отечественного театра может ассоциироваться с «японской дорогой цветов». Потому что усыпанной цветами дорога русского актера не бывает никогда. Трудна она, пустынна до жути и опасна — как этот коротенький калиновский отрезок великого бесконечного тракта «из Керчи в Вологду». И любой встречный прохожий на ней кажется разбойником. Особенно если похож он на двух одиноких путников, столкнувшихся в недобрый час на большой дороге; каторжного вида растрепанное существо в старых джинсах со страннической котомкой за плечами (в которой без усилий угадывается артист Алексей Девотченко) и до бровей закутанную в нищенские лохмотья, «яко тать в ночи», устрашающего вида фигуру… Через мгновенье со счастливым воплем два этих «разбойника» уже обнимаются — в огромном враждебном мире встретились два актера, трагик и комик, Несчастливцев и Счастливцев. Легко подхватывающий на руки невесомого Аркашку, Геннадий Демьяныч застывает в позе, достойной быть отлитой в бронзе в качестве памятника драматическому театру: комедия в обнимку с трагедией. С выразительной этой мизансцены, по сути, начинается спектакль. Вернее, начинаются целых два спектакля, дороги которых в этой точке расходятся друг от друга довольно далеко. Поскольку Козловский «Лес» идет в двух актерских составах, различающихся между собой не столько качественно, сколько содержательно. Когда Несчастливцева играет Дмитрий Бульба — то спектакль Козлова становится легкой, стремительной (несмотря на четырехчасовую продолжительность), занимательной историей, смысл которой целиком исчерпывается сюжетом, смотреть которую интересно, приятно и весело до чрезвычайности, поскольку очень уж забавный, острохарактерный, оригинальный народец собрался в помещичьей усадьбе. В оппозиции «театр-жизнь» этот вариант спектакля однозначно выбирает живую жизнь, человеческую историю. Бульбу актерская профессия Несчастливцева интересует как подробность личной биографии персонажа. Его Геннадий Демьяныч — это человек прежде всего редкостной, удивительной доброты и душевности. В интонации его мягкого глуховатого голоса, когда он обращается к непутевому Аркашке, юной Аксюше или «ангелу-тетеньке», — тихое и нежное тепло, ценность по нынешней лютой зиме необычайная. Рядом с такой интонацией хорошо греться, варежки сушить… Бульба играет своего актера, что называется, «жалеючи». И без боя отдает пространство спектакля во власть роскошной женщине Раисе Павловне Гурмыжской (в исполнении роскошной женщины Татьяны Ткач).

Когда Несчастливцева играет Александр Баргман, все резко меняется. Для Баргмана Несчастливцев прежде всего актер — и это не профессия, не призвание, не черта характера, даже не судьба. Это все вместе взятое плюс что-то еще. Это актер с большой буквы «А». Для него нет иной реальности, нежели волшебный иллюзорный мир сцены, нет иных чувств, кроме возвышенно-трагических или иронично-романтических, нет мыслей, кроме цитат, нет других интонаций, кроме тех, что были использованы им когда-то на подмостках. Он уже и не человек почти — до такой степени он актер, творец искусства и одновременно произведение его. Из тысячи мельчайших штампов, рассыпанных по всей истории театра, Баргман собирает образ абсолютно целостный и обаятельный. Встреча его Несчастливцева, молодого человека с седыми висками, с Аркашкой на большой дороге — играется как «возможная встреча» последних актеров на этой земле, вечных мальчиков, на которых держался репертуар, да что репертуар — все «здание» русского театра. Держался прочно — не в пример бутафорским колоннам.

Спектакль в этом варианте становится неровным, ритмически рваным, эпизоды содержательны неравнозначно, лес получается «с бору по сосенке» (ибо строгое искусство концептуальной режиссуры никогда не было сильной стороной Григория Козлова), становится очевидной некоторая этюдность, «школьность» в разработке сцен, но … те эпизоды, на которых делается акцент, придают спектаклю объем, глубину и новизну мысли, отсутствующие в «простой истории». «Актерство», театр, игра, — вот главные ценности этого спектакля. По отношению к ним и определяются действующие лица. Бескорыстное, бесхитростное, вольное искусство актеров, играющих от щедрости душевных сил, — или расчетливый, циничный промысел «комедиантов», притворяющихся ради личной выгоды. Кошелек или театр.

Актерский талант — фамильная, наследственная черта всего рода Гурмыжских. Помещица Гурмыжская, «дама, приятная во всех отношениях», во всех отношениях приятна по-разному. Она кокетничает, капризничает, наряды меняет и водочку пьет, воркует, скандалит, мурлычет и вредничает — и все талантливо, ярко и чертовски мило. Могла бы быть актрисой — но нет, комедианствует, используя природный дар в утилитарных целях: Буланова соблазнить, соседушек очаровать, денежек накопить, племянничка обокрасть. Актерская природа, отомстит ей только одним — деньги в руках не держатся, обсчитывают ее, сироту, не как помещицу, а как заигравшуюся непрактичную каботинку. Потому что обидчик, купец Восьмибратов, — тоже талант. И актерского куража в нем , благодаря игре замечательного артиста Вячеслава Захарова (редкая работа, мастерства «старинного», первоклассного) просто немерено. Но весь щедрый артистизм его — для пользы дела. Прибыльного дела, торгового.

Все — таланты. Все навыками сценического ремесла балуются. И юный бестолковый авантюрист Алексис Буланов (в точном исполнении Сергея Барышева), и меняющая, как хамелеон, в зависимости от настроения окраску пиджаков Улита (Татьяна Щуко), и Карп (Евгений Меркурьев), любитель кукольного театра и искренний почитатель молодых дарований. А уж Аксюша — актриса подлинная, природная. Юлия Шимолина играет «горячее сердце» и «барышню-крестьянку» в одном лице. В актрисы ее Аксюша собирается столь безрассудно, с таким сумасшедше-счастливым личиком и сияющими глазами, что возврат ее к Пете (Сергей Мосьпан) воспринимается как временная мера. (Марина Солопченко играет в Аксюше скорее железные нервы и мертвую хватку близкой родственницы Гурмыжской).

К финалу спектакля все мелкие и крупные обитатели леса жизнь свою устраивают как нельзя лучше. Только настоящие, подлинные артисты, Счастливцев и Несчастливцев остаются, как всегда, ни с чем — в смысле с искусством. И отправляются опять в бесконечное свое странствие из Керчи в Вологду: «Руку, товарищ!» Знаменитый диалог «В Керчи теперь нет труппы… — В Вологде тоже нет» вызывает в этом спектакле не тихую грусть, а ужас, чувство глобальной мировой катастрофы: нет труппы, нет театра — значит, НИЧЕГО нет. Неизвестно, есть ли тогда Керчь и Вологда. Да и зачем им и быть, если нет там театра?